Имя незабытого: Никто

06.02.2023

«В числе глупцов есть некая секта, называемая лицемерами, которые беспрерывно учатся обманывать себя и других».

(Леонардо да Винчи, дневники)

– Ну всё, на родину теперь тебе путь закрыт: предателей здесь не любят.

– Если ты такой патриот, назови имена студентов нашей консерватории, которые в 1941 году ушли защищать Ленинград и не вернулись.

 (Разговор с постаревшим однокурсником)

Полагаю, что каждый окончивший Санкт-Петербургскую консерваторию до наступления эры её перманентного ремонта помнит роскошную мраморную плиту, украсившую в 1970 году одну из декоративных арок на площадке между первым и вторым этажами главной лестницы. Там сияли золотом 52 фамилии учащихся и преподавателей консерватории, погибших при обороне Ленинграда.


Выглядело это впечатляюще. Сомневаюсь, однако, что среди нас, студентов 1970-х-80-х, нашлось бы много таких, кто хоть раз остановился, чтобы прочитать скорбный список внимательно, от начала до конца. Тем более что к учебным аудиториям вела не главная лестница, а другая – там не было никаких памятных досок, зато имелась урна, где можно было покурить и потрепаться с приятелями...

Назойливая советская пропаганда, с её туповатыми лозунгами и показухой театрализованных парадов раздражала и навевала скуку, и то, что относилось к теме войны, получившей в СССР имя Великой Отечественной, воспринималось уже не само по себе, а как атрибут брежневского рутинного официоза, от которого мы всячески отстранялись. Да и что мы знали об этих юношах, наших сверстниках, не сумевших реализовать своё призвание, потому что им пришлось умереть так рано? Думаю, не погрешу против истины, если скажу: не знали ничего, даже их имён. На мраморе имён и не было – одни инициалы.

Немногие вернувшиеся ополченцы рассказывали о произошедшей с их товарищами трагедии своим друзьям и родственникам, те – знакомым, иногда ученикам. Но рассказы эти были скупыми и передавались из уст в уста негромко и без подробностей: даже через 30 лет после смерти генералиссимуса люди опасались говорить вслух о «не положенном». Кроме того, шок от испытаний, выпавших на долю воевавших, был слишком велик. Велико было и несовпадение подлинного лица войны, увиденного ими крупным планом, с отлакированной, идеологически выдержанной картинкой, которой требовалось соответствовать (этим, несомненно, объяснялось нежелание большинства ветеранов рассказывать о войне любопытствующим детям и внукам).

В Петербургской консерватории с 1969 года существует небольшой музей, где имеется экспозиция, посвящённая годам войны – главным образом периоду Блокады и ташкентской эвакуации. Об этом вообще написано немало, а снимок Шостаковича в шлеме пожарного, сделанный на крыше консерватории специально командированным для этого корреспондентом ТАСС, обошёл весь мир.

О юных, не успевших прославиться музыкантах, которые ушли воевать и погибли в первом же бою, известно гораздо меньше.

По отношению к ним принято употреблять стандартные словосочетания: «героические защитники Ленинграда», «бессмертный подвиг», «павшие смертью храбрых», но в трескучем пафосе эпитетов, как в серной кислоте, растворяются лица этих мальчиков. Они перешли в категорию мифа, стали элементом «параллельной», романтизированной истории войны, в которой действуют не люди, а герои. В своей земной, прижизненной ипостаси герои мало кому интересны.

Недавно в интернете мне попалась статья Татьяны Батаговой «Недопетая песня», посвящённая Зауру Гаглоеву, одному из тех ребят, чья жизнь оборвалась в начале сентября 1941 года близ села Русско-Высоцкое. Очень хорошо, что молодому осетинскому композитору отдают дань памяти. Плохо другое, вот это:

«В числе добровольцев бились с захватчиками скрипач Яков Бабель, пианисты Эрнест Вениг, Р. Друбецкой, И. Каплан, С. Мирзоян, виолончелист Даниил Шафран и многие другие музыканты, большинство из которых пали смертью храбрых».

От доктора искусствоведения, профессора как-то не ждёшь подобной небрежности. Ибо:

Яков Бабель на самом деле был пианистом, причём необычайно одарённым, одним из самых ярких питомцев Особой детской группы;

Эрнст Венинг был подающим надежды молодым дирижёром;

ещё трое – Рудольф Друбецкой, Израиль Каплан и Сурен Мирзоян не удостоились в этой статье даже полного именования. По-видимому, автор выбрала их фамилии из какого-нибудь легкодоступного источника в интернете, где они перечислены именно так, в соответствии с традициями советского официального минимализма – списком, оканчивающимся равнодушным «и др.».

Как-то всё это странно, подумал я. И обратился в архив Санкт-Петербургской консерватории с просьбой сообщить, как точно звали студентов-ополченцев, какова была их музыкальная специализация и с какого курса они ушли воевать. Ответ меня глубоко впечатлил. Оказывается, для того, чтобы выяснить такую малость, необходимо написать заявление на имя ректора консерватории, в котором следует указать, за каким чёртом для чего мне понадобились эти сведения. Потом, если прошение будет удовлетворено, мне придётся явиться в архив лично, в назначенный день и час. И хорошо ещё, если там не потребуют расписку о неразглашении: по-видимому, информация, которую я попытался получить, относится к категории гостайны. Покрытой госмраком, как обычно.

Заинтересовавшись удивительным феноменом, я решил заглянуть на сайт Санкт-Петербургской Специальной музыкальной школы при консерватории: ведь некоторые из погибших ребят были выпускниками Ленинградской «десятилетки». Но оказалось, что у знаменитого в прошлом учебного заведения сегодня даже сайта собственного нет.

Кстати, несколько слов о питерской «десятилетке» (тех, кто знаком с её историей, попрошу набраться терпения: этот экскурс – необходимая часть моего повествования).

В первой половине 1930-х годов руководство СССР всерьёз озаботилось проблемой воспитания подрастающего поколения. Дело нужное, особенно в стране, где сотни тысяч детей лишились родительской опеки в результате гражданской войны, массового голода и эксцессов коллективизации. Моральный облик тех, кто сумел выжить в подобных условиях, не всегда дотягивал до параметров идеального образа будущего строителя коммунизма, и, дабы разрешить эту проблему, был использован метод кнута и пряника. Сталин подписал указ, согласно которому ребёнка, совершившего кражу или иное противоправное деяние, можно было, начиная с 12 лет, привлекать к уголовному суду и наказывать наравне со взрослыми преступниками – вплоть до расстрела. Одновременно власть обратила своё благосклонное внимание на «правильных» детей, способных стать живой рекламой советского строя, ценными экспонатами в витрине нового государства.

В 1934 году в Ленинграде была организована «Группа особо одарённых детей при Ленинградской консерватории» – по аналогии с той, что была учреждена двумя годами ранее в Москве. Кандидатов для обучения отбирали профессора Петербургской (в то время Ленинградской) консерватории.


Учащиеся и педагоги «Особой детской группы» при Ленинградской консерватории. 1935 г.

Традиция обучения, часто бесплатного, талантливых подростков в музыкальных учебных заведениях России уходит корнями ещё в XIX век: достаточно вспомнить класс профессора Московской консерватории Зверева и его знаменитых «зверят». Но в СССР всё, конечно, подавалось таким образом, как будто именно советская власть впервые обратила внимание на юных музыкантов и предоставила педагогам возможность пестовать их дар.

Вскоре на базе московской и ленинградской «особых детских групп» были созданы специальные музыкальные школы. Партия придавала этому проекту большое идеологическое значение, так что экзамены и концерты, где учащиеся демонстрировали свои успехи, даже посещали члены правительства. Самым перспективным предоставлялись лучшие в сравнении с другими учениками условия для занятий: им «давали» квартиры, некоторым дарили роскошные рояли (благо в осиротевших музыкальных инструментах недостатка в то время не было).

Идиллия закончилась 22 июня 1941 года, когда на территорию нашей страны пришла война. Именно так: война не «началась», а пришла к нам, потому что СССР и до этой даты принимал активное участие во Второй мировой войне.

В 1939-1940 годах в результате оккупации советскими войсками Бессарабии, трёх независимых прибалтийских республик, восточных областей Польши и юга Финляндии территория СССР увеличилась на сотни тысяч квадратных километров – застарелый военно-имперский комплекс, требующий бесконечного расширения подконтрольных центру земель, вновь дал о себе знать.

Апологеты сталинских методов руководства любят поговорить о мудром решении вождя «отодвинуть границы», забывая о том, что отодвинуты они оказались от Москвы и Ленинграда, а страна в целом вплотную п р и д в и н у л а с ь  к нацистской Германии.

Возведённые ранее приграничные укрепления остались на внутренних территориях, население недавно обретших независимость и вновь её утративших стран относилось к непрошенным «защитникам угнетённого рабочего класса» без всякой симпатии. Финляндия, прежде лишь опасавшаяся «красной» экспансии, теперь, когда эти страхи реализовались, превратилась в несомненного врага. Вишенка на торте: за неприемлемое поведение Советский Союз был исключён из Лиги Наций (предшественницы ООН).

Кроме всего прочего, финская авантюра продемонстрировала миру слабые стороны советской армии, лишившейся в годы Большого террора опытных военачальников, в том числе тех, кто настаивал на ускорении темпов её модернизации. Оставшиеся навсегда усвоили урок: начальству всегда виднее, и надо не собственную точку зрения перед ним отстаивать, а демонстрировать готовность выполнять приказы. И не раздражать власть неприятными известиями.

Несмотря на поступавшие из-за границы предупреждения о надвигающейся катастрофе, Сталин (которому было виднее) заглотил все тщательно подготовленные германским руководством наживки на крючках дезинформации. И даже когда на наши города уже обрушились бомбы, глава государства всё ещё не мог поверить, что это делается по приказу Гитлера. Рейх ведь был объявлен дружественной державой, вот же и Польшу недавно делили вместе, можно сказать, по-братски...


Парад Красной армии на улицах Львова после оккупации Польши. 1939 г. 

В ночь на 22 июня 1941 года посол Германии в СССР Шуленбург заявил народному комиссару (читай – министру) иностранных дел Молотову, что в непосредственной близости к Рейху замечено скопление советских войск (ещё бы им там не быть – войска ведь перемещались туда, где пролегла новая граница), и, поскольку фюрер видит в этом угрозу безопасности Рейха, он распорядился ответить на неё всеми имеющимися в распоряжении военных средствами. Иначе, мол, вы нападёте на нас первыми.

Тот, кому требуется повод для реализации собственных агрессивных планов, всегда его найдёт. Особенно когда и искать не нужно.

Немецких генералов чрезвычайно поражал тот факт, что в первые дни войны советские дивизии действовали так, как будто они решили совершить коллективное самоубийство. А всё дело было в безумных директивах, поступавших из Москвы за подписью наркома обороны. В них содержались приказы войскам «всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу», «ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника», разбомбить Кенигсберг и «перейти в наступление».

Увы, бомбить Кенигсберг было нечем: только за первые сутки советский Западный фронт потерял более 700 боевых самолётов, выставленных напоказ рядком на приграничных аэродромах, а попытки выполнить приказ о переходе в наступление привели к тому, что несколько десятков (!) дивизий были окружены и разгромлены. Тем временем в Москве на властном Олимпе продолжали плести интриги и искать виноватых. «Нашли» – и расстреляли ещё сколько-то генералов и офицеров.

Одним из роковых просчётов Сталина и его приближённых было то, что возможность агрессивных действий в отношении Ленинграда допускалась ими лишь со стороны Финляндии (на самом деле финны, вернув назад отобранные у страны территории, до конца июля почти не проявляли активности на этом направлении). Значительная часть армейского контингента Ленинградского военного округа несла службу далеко на севере, между тем войска вермахта надвигались с юга и юго-запада.

 В первые же дни вторжения стало ясно, что городу на Неве придётся рассчитывать в основном на собственные силы. Началась спешная мобилизация военнообязанных, кроме того, от командующего Ленинградским военным округом поступило указание о строительстве силами гражданского населения  оборонных рубежей на подступах к городу. К трудовой повинности привлекались преимущественно женщины и подростки от 16 лет.

Одновременно в военкоматы устремился поток добровольцев, не подлежавших призыву.


Запись добровольцев на одном из ленинградских предприятий. 

Тут необходимо сказать вот что. В отличие от ополченцев следующей волны, которые попадали на фронт уже не вполне добровольно (например, из тюрем), молодые люди, осаждавшие военкоматы в первые недели войны, действительно искренне рвались защищать свою родину. Но... они ничего не знали о том, как это делается, а мобилизационный план не был рассчитан на такое количество неподготовленных людей. И самое главное: их было нечем вооружать!

Тем не менее инициатива была немедленно подхвачена и, так сказать, «освоена» местными партийными и комсомольскими комитетами. С трибун зазвучали патриотические речи, газеты стали публиковать фотографии цветущих юношей и девушек, протягивающих людям в форме заявления с просьбой об отправке на фронт. Мало кого волновал тот факт, что из-за наплыва добровольцев в военкоматах началась неразбериха, которая в итоге затормозила процесс мобилизации и внесла в него чудовищную путаницу.

Поначалу набранные из ленинградских ополченцев 10 дивизий и 16 ОПАБов (отдельных пулемётно-артиллерийских батальонов) предполагалось держать в резерве. Но Ленинградский фронт получал очень мало подкреплений, и вскоре эти формирования стали использовать как полноценные боевые части Красной Армии.

Полноценными они не были. Приставленные к новобранцам политруки сообщали своему начальству, что необученных энтузиастов приходится вооружать винтовками, извлечёнными со складов трофейного оружия времён Первой мировой войны, да и этих винтовок катастрофически не хватает. Плохо обстояло дело и с командирами. После кровопускания 1937-38 годов острая нехватка профессиональных офицеров ощущалась и в регулярных частях Красной армии, что уж говорить об ополченцах!

Не могу не привести здесь цитату из одной статьи, в которой описывается трагическая история ленинградского ополчения:

«По расчетам партийных работников, на формирование регулярной дивизии необходимо 8 недель, а на ополченческую «всего» 1-1,5 недели. Правда и уничтожались ополченческие дивизии тоже значительно быстрее – за 1-1,5 недели. Вот такие «соединения» бросили против вышколенных, имеющих опыт военных кампаний германских войск. А потому, например, 2-ю ДНО хватило на две недели, после чего в ее полках осталось примерно по сто человек».

И далее:

«...без артиллерии, без поддержки авиацией, без танков, с одной винтовкой на троих. Миф о том, что партийные и комсомольские мобилизации в первые дни войны резко усилили мощь РККА, был нужен тем руководителям партии и государства, которые практически сорвали планы мобилизации и не смогли профессионально организовать снабжение, обучение, боевое слаживание. Бессмысленную с профессиональной точки зрения гибель безоружных ополченцев удобно списать на патриотизм и самопожертвование. Большего вреда, чем нанесли эти «патриотические почины» Московского и Ленинградских городских комитетов ВКП(б) своей стране, в то время нельзя придумать».*

Кое-кто, вероятно, может подумать, что процитированные высказывания принадлежат какому-нибудь либералу-очернителю советской истории. Но нет, это пишет профессиональный военный аналитик, член-корреспондент Академии военных наук, член Общественного совета Председателя Военно-промышленной комиссии при Правительстве Российской Федерации, доцент факультета мировой политики МГУ Анатолий Дмитриевич Цыганок.


Добровольцам вручают оружие - штыковые винтовки.

Пытаясь оправдаться перед руководством в том, что ополченцы не способны остановить врага, политруки и командармы в своих отчётах и приказах называли их «трусами» и «паникёрами» (поворачивался же язык!). А ведь зачастую это были школьники, не достигшие призывного возраста, студенты вузов и сотрудники научных и творческих учреждений, получившие освобождение от мобилизации – так называемую «бронь».

Имелась она и у студентов и преподавателей консерватории. Тем не менее многие из них вскоре оказались в ополчении. Каким образом?

Здесь я вынужден перейти от задокументированных фактов к пересказу устных рассказов свидетелей тех драматических событий; с некоторыми из них я был знаком лично.

В последних числах июня в Ленинградской консерватории состоялось общее собрание, во время которого ярко и убедительно выступил студент Икс (имя и фамилию этого замечательного юноши я по понятным причинам не называю). Икс был питомцем Ленинградской Особой детской группы и выпускником школы-десятилетки при консерватории, но на фоне других ребят, более одарённых, он, как говорится, звёзд с неба не хватал. Зато уже в школе, а потом и в вузе с удовольствием отдавался общественной работе.

Активисты низовых комсомольских и партийных организаций по роду деятельности должны были уметь говорить «правильные слова». Икс умел. И произнёс перед своими товарищами пламенную речь, общий смысл которой сводился к тому, что в эти тяжёлые дни каждый комсомолец обязан стать прежде всего защитником своей советской родины, сменив скрипку на винтовку, а рояль или виолончель на пулемёт.

После чего с сознанием выполненного долга он пошёл домой, эвакуировался с родителями в Ташкент, затем благополучно окончил консерваторию и в дальнейшем стал секретарём партийной организации одного из главных музыкальных коллективов страны.

А другие студенты, в том числе его однокашники и друзья детства отправились в военкомат и записались в ополчение.

Девочки стали учиться на курсах медсестёр, а мальчики были зачислены в 265-й ОПАБ, набор в который осуществлялся на заводе «Судомех», в Мариинском, в то время Кировском театре и в учебных заведениях Октябрьского (ныне Адмиралтейского) района города. Новоявленным артиллеристам, можно сказать, повезло: их не бросили сразу же на передовую, а дали возможность слегка поучиться военному делу. Об этих занятиях, проходивших сначала в городе, в Юсуповском саду, а затем вблизи линии фронта, позднее не без едкой горечи писал один из уцелевших ополченцев – Олег Феодосьевич Тарасов, известный ленинградский врач-педиатр:

«Оружия у нас не было и поэтому обращению с ним нас не учили. Зато поворотам, подходам к начальству и отходам, отданию чести нас учили с утра и до вечера.

25 июля ночью нас подняли по тревоге, выдали всем патроны, на пятерых дали одну винтовку (без ремня), и мы отправились на марш. Первый привал был на Московском шоссе, напротив недостроенного Дома Советов. Вряд ли кто сейчас, проезжая по оживлённому Московскому проспекту, может себе представить пустынное шоссе с кюветами по обе стороны и растущими за кюветами кустами. Одиноко, среди голого поля высилось здание Дома Советов. Следующий привал – на Пулковских высотах. Сказалось неумение многих наворачивать портянки, появились первые хромающие и отстающие. Винтовку на верёвочке вместо ремня несли по очереди, завидуя счастливцу, на долю которого выпадала эта честь. Конечной целью стал лес у деревни Телези за Красным Селом, где мы по отделениям расположились в шалашах, сделанных из лапника. Здесь приняли присягу. Занятия продолжались, но в лесу они свелись к изучению уставов, метанию гранаты (гранаты заменялись камнями, так как гранат у нас не было) и к «прицеливанию» из винтовки, укреплённой в станке»**.


Так их обучали...


И так.

Время на подготовку к встрече с врагом имелось. Германские стратеги «блицкрига» ошиблись, полагая, что после их успехов в Прибалтике Ленинград очень быстро падёт. Войска вермахта двигались по нескольким направлениям одновременно, бои под Смоленском и Киевом, близ Старой Руссы и Новгорода, на Лужском рубеже были тяжёлыми и кровопролитными, к тому же немецкие танковые корпуса то и дело упирались в труднопроходимые лесные массивы и топи.

Как это часто бывает у диктаторов, для Гитлера его собственные идеологические установки и личные мотивы были гораздо важнее резонов профессиональных военных. Он был непреклонен в своём маниакальном стремлении расправиться в первую очередь с Ленинградом – городом, который для него являлся символом «еврейского большевизма». И только когда перед германской армией явственно замаячила перспектива повторения наполеоновского опыта ведения войны в условиях суровой российской зимы, фюрер внял увещеваниям собственных генералов и отдал приказ переместить несколько танковых корпусов на Московское направление, дабы сосредоточиться на взятии столицы СССР. Вскоре, однако, в очередной раз передумал и распорядился перенаправить танки в сторону Киева.

Наступление на северо-западе замедлилось, однако отказываться от идеи уничтожения Ленинграда Гитлер и не помышлял: некоторой корректировке подвергся лишь способ. Первоначально по плану «Барбаросса» город на Неве должен был быть взят войсками вермахта и затем превращён в руины. Землю, на которой некогда был воздвигнут Санкт-Петербург, предполагалось распахать и передать Финляндии, оставив жить в будущей «Ингерманландии» не более 500 тысяч человек. Судьба остального населения до поры до времени оставалась под вопросом. Завоевателям эти люди были не нужны, кормить их никто не собирался, но и просто расстрелять два с половиной миллиона горожан, большая часть которых женщины и дети, гитлеровцам представлялось «неудобным». В рейхе тогда ещё заботились о сохранении лица перед Европой, да и солдаты вермахта, воображавшие себя рыцарями борьбы с коммунизмом, летом 1941 года вряд ли отнеслись бы с пониманием к такому приказу***.

Теперь же в отношении же Ленинграда было принято иное решение: полностью его окружить, но силой не брать. К тому же в германской ставке не без основания считали, что сотни городских объектов могут быть заминированы. Такой план действительно существовал, при его осуществлении на воздух взлетели бы мосты, промышленные предприятия, вокзалы, учреждения связи, крупные торговые центры и даже почему-то фабрика по производству грампластинок, армейские же подразделения предполагалось в этом случае вывести по узкому сухопутному коридору.

Забота о сохранении жизней гражданского населения не была приоритетом и для советской стороны.

Гитлер приказал ни в коем случае не принимать капитуляцию, если из Ленинграда поступит такое предложение, и, когда окружение было завершено, особым указом запретил частям, расположившимся в ближних пригородах, продвигаться дальше зафиксированных позиций. Артиллерийские обстрелы – пожалуйста, чем больше, тем лучше, но основную работу за армию пусть выполнит голод. Эта идея представлялась нацистскому командованию тем более удачной, что она идеально вписывалась в общую концепцию Герберта Эрнста Бакке, согласно которой всё продовольствие, имевшееся на оккупированных территориях, следовало направлять на снабжение германской армии, а десятки миллионов «ненужных едоков», преимущественно жителей мегаполисов, должны были умереть от истощения, избавив таким образом рейх от лишних хлопот.

Герберт Эрнст Бакке, один из разработчиков плана блокады Ленинграда.

Отдельно о нём. Там же указан источник изображения.

В конце августа группа армий «Север», преодолевая ожесточённое сопротивление советских формирований, приблизилась к Ленинграду вплотную; немцам оставалось лишь предпринять последний рывок, чтобы замкнуть кольцо блокады. Если бы обороной Ленинграда руководили не преданные вождю старые кавалеристы, а расстрелянные по его приказу кадровые военные, оценка ситуации была бы иной и город не оказался в тисках блокады. Теперь же буквально до последнего момента советское командование было уверено, что войска вермахта собираются штурмовать город. 

Готовился отразить штурм и 265-й отдельный добровольческий батальон, в составе которого находились студенты консерватории. Назначенный ополченцам участок укреплений (от деревни Скворицы через село Русско-Высоцкое и до Ропши), растянулся на целых 15 км. Батальон численностью менее 1400 человек состоял из четырёх рот, роты в свою очередь делились на гарнизоны (взводы), обслуживающие одну-две огневые точки.

Немецкие части, до поры до времени не проявлявшие активности, стояли неподалёку, так что юные ополченцы иногда играли в «разведку»: подползали поближе, разглядывали и пересчитывали танки противника. Остававшееся до наступления время добровольцы использовали, маскируя ДОТы и ДЗОТы – небольшие фортификационные сооружения, предназначенные для установки пулемётов, пушек и даже зенитных орудий. Громоздкие пушки занимали столько места, что ящики с боеприпасами зачастую приходилось держать снаружи (и такие «склады» потом легко уничтожались вражеской артиллерией или с воздуха). Из большинства огневых точек можно было вести только фронтальный огонь, а если противник огибал ДОТ и заходил сбоку, артиллерийское орудие оказывалось бесполезным. К тому же из-за острого дефицита снарядов пулемёты не были опробованы, и, когда наконец из них пришлось стрелять, оказалось, что функционируют далеко не все. Патронов к старым винтовкам тоже не хватало, впрочем, как и всего остального, вплоть до касок. Скудный арсенал дополняли ящики с гранатами. С этим вооружением защитники города готовились отражать наступление немецкого танкового корпуса и профессионально обученных пехотных дивизий.

Ополченцам объясняли, что сражаться они будут в тесном взаимодействии со стрелковыми подразделениями и крупнокалиберной артиллерией, так что от них требуется только расстреливать из пулемётов идущих цепью солдат противника, а для уничтожения танков будут задействованы морские и зенитные орудия, установленные на бетонные основания. Это звучало убедительно, беда, однако, заключалась в том, что «зениток» было мало, морские орудия стреляли в основном картечью, не представлявшей серьёзной угрозы для танков, пехота же являла собой недоукомплектованные и скверно вооружённые полки народного ополчения. На мольбы Жданова и Ворошилова добавить оружия и срочно передать на этот участок фронта хотя бы две боеспособные дивизии, Сталин отреагировал с поистине императорским апломбом: «Что касается вашей просьбы о помощи дивизиями и вооружениями, то сообщите о них более внятно, чтобы мы могли понять, для осуществления каких планов нужны вам новые дивизии и вооружение».

В результате после того, как формирования вермахта предприняли первую попытку прорыва линии обороны, полк народного ополчения, приданный в поддержку 265-му батальону, по распоряжению командования покинул этот рубеж – было ясно, что в противном случае от него ничего не останется. В отношении добровольцев, занимавших ДОТы и ДЗОТы, подобного приказа не поступало, напротив, их напутствовали пожеланием держаться до последнего.

Вечером 7 сентября немецкие танки подошли к деревне Скворицы. Там у противотанкового рва они остановилась и были встречены пулемётным огнём. Одним из гарнизонов командовал двадцатилетний Яша Бабель, это был его первый бой. И единственный. Затем, после однодневной паузы, немецкое наступление  возобновилось в усиленном масштабе, с пехотой и поддержкой с воздуха. К 10 сентября для 265-го ОПАБа всё было кончено.


Расстреливаемые прицельным огнём из новейших германских орудий, под падающими с неба бомбами, почти безоружные, истекающие кровью добровольцы действительно стояли насмерть. Когда подходило «последнее», взрывали себя вместе с обречённым ДОТом или кидались со связкой гранат под колёса неумолимо надвигающегося немецкого танка – так поступил молодой композитор Заур Гаглоев.

Авторы текстов об обороне Красногвардейского укрепрайона любят писать, что те трое суток,**** в течение которых ополченцам удалось продержаться на линии укреплений, решили исход битвы за Ленинград. Между тем задачей гитлеровских войск, как уже говорилось выше, было не взятие города, а его блокирование с суши, и эта цель была успешно достигнута.

Популярна у нас и несколько иная трактовка произошедшего: «Почти все защитники укрепленных огневых точек пали смертью героев, но выполнили свою главную задачу, выиграв для Ленинграда несколько драгоценных дней»?****  Но в чём заключался выигрыш? Разве за эти дни в город были доставлены десятки тонн продовольствия? Увы – нет. Просьба такая была, с ней к Сталину обращался Микоян. Однако Жданов, его вечный соперник у трона вождя, заявил, что склады и так забиты под завязку (Жданов имел в виду прежде всего Бадаевские склады, вскоре сгоревшие, но их вместимость в любом случае была рассчитана всего на 3-4 дня).

Или, может быть, из обречённого на голод Ленинграда за эти дни были вывезены десятки тысяч детей, женщин и стариков? Снова нет. В сентябре покинуть город было уже практически невозможно, а в дальнейшем небольшие группы людей удавалось эвакуировать лишь по льду Ладожского озера.

Получается, что жертвенный подвиг консерваторцев послужил на пользу лишь одному – добавлению очередного штриха к образу героических защитников Ленинграда.

Они отдали свои жизни. Страна лишилась несколько десятков талантливейших музыкантов, которые могли составить её славу, и не списком без имён, а каждый персонально. Родители потеряли сыновей, подруги и жёны – любимых. И всё это ради того, чтобы будущие поколения могли испытывать иррациональное чувство гордости и позировать для снимка на фоне братской могилы?


«Долгожданная» (так написано на сайте Петербургской консерватории) поездка в Русско-Высоцкое и Скворицы, организованная в мае 2022 года Воспитательным отделом консерватории. Фото опубликовано там же.

Добровольцы проявили фантастическое мужество, достойное глубочайшего уважения. Но романтизировать их подвиг нельзя, о нём следует скорбеть. Когда армией и страной управляют умные профессионалы, а не полуграмотные диктаторы, молодым композиторам и пианистам обычно не приходится бросаться под вражеские танки. Тем более если с военной и практической точки зрения в этом нет никакого смысла.

Из окружения смогли тогда выбраться живыми около трёхсот человек (менее четверти всего батальона), среди них несколько наших ребят.****** Как они потом жили с этими воспоминаниями, боюсь даже представить. Геннадий Баумштейн, пианист, лишь через несколько лет после окончания войны получивший возможность вернуться в родной город и занять скромное место преподавателя общего курса фортепиано в музыкальной училище им. Н.А. Римского-Корсакова, говорил своей соученице и коллеге, что он не может забыть крик Яши Бабеля – «Ребята! Я ранен!».

И – убит. Осколок разорвавшегося снаряда настиг его в тот момент, когда Яша на своих руках, в течение пятнадцати лет постигавших искусство исполнения произведений Листа, Шопена и Рахманинова, тащил в ДОТ ящик с боеприпасами.


Яша Бабель, каким он почему-то изображён на сайте Санкт-Петербургской филармонии. На самом деле одна фотография Бабеля сохранилась точно. Высокий красивый мальчик, третий слева в верхнем ряду на общем снимке Особой детской группы – это он.   

О том, как умирали остальные консерваторцы, мало что известно. Их тела были сброшены в окопные рвы и засыпаны землёй, а позднее извлечены и похоронены в братских могилах, но во время строительных работ в тех местах до сих пор обнаруживают чьи-то «неучтённые» останки. Некоторые добровольцы долгое время числились пропавшими без вести, как, например, студент Семён Кузнец; кто-то из раненых, возможно, попал в плен и умер в концентрационном лагере, устроенном немцами в Скворицах.

Непосредственных свидетелей той трагедии уже давно не осталось. Пока они были живы, их знание никому не требовалось: очень уж оно было горьким. То ли дело – золотые буквы на мраморной доске, украшающей парадную лестницу! Это выглядит гордо. Красиво. Государственно. И пусть чёрно-золотые ленты и аляповатые картинки с лозунгом «Никто не забыт!» прикрывают собой пустоту и душевную чёрствость – самое главное, что «мы» победили. 

Неудивительно, что 9 мая, когда в России принято отмечать окончание Второй мировой войны, так и не стало днём поминовения убитых и умерших от голода, а превратилось в праздник. Сперва – в «праздник со слезами на глазах» под тяжеловесные пафосные звуки медных духовых, потом – в «праздничек» с ряжеными «ветеранами» и артистами в пилотках со звёздами и, наконец – в разнузданное шоу с младенцами в солдатских костюмчиках и лозунгом «Можем повторить!».

________________________________________

*А. Д. Цыганок Трагическая история народного ополчения 

** Фрагмент воспоминаний О. Ф. Тарасова был опубликован в газете "Невское время" 01.10.2015. Информацию об можно прочитать здесь

***О том, как рассуждало в то время немецкое руководство, известно из материалов Нюренбергского процесса и других источников. Написано тоже немало, в особенности в самой Германии. Например:

****Речь идёт в целом ополченцах Красногвардейского укрепрайона. Но одна из рот 265 ОПАБа, в которой находилось несколько консерваторцев, была почти полностью уничтожена близ деревни Скворицы в первый же день наступления, 7 сентября.

***** Ленинградская государственная консерватория в годы Великой Отечественной войны

****** В числе уцелевших был известный виолончелист Даниил Шафран, вернувшийся в Ленинград и через некоторое время эвакуированный в Новосибирск. В принадлежащем ему высказывании о гибели Яши Бабеля, которое часто цитируется, содержится неточность относительно даты начала боевых действий в районе Русско-Высоцкого: «всё началось» не 8-го сентября, а 7-го. Возможно, ошибка берёт своё начало в опубликованных воспоминаниях А. Ф. Кузьмина, бойца 265-го батальона. По утверждению военных историков, 8 сентября на этом участке фронта было затишье.

Общее примечание: фотографии для этой статьи были взяты из статей и заметок на просторах интернета, где они находятся в свободном доступе. То же относится и к большому массиву информации касательно обороны Ленинграда и начала Блокады: чтобы её получить и сформировать собственное мнение, нужно всего лишь проявить интерес к теме.  

Комментарии

Виктор Лихт 24.02.2023

Грустно все это, и особенно то, что история, увы, повторяется в наши дни и отнюдь не в виде фарса. Спасибо Вам за честность!

Ваш комментарий

(будет виден только администрации сайта, можно не указывать)