Соль – это не только нота

Когда я показывал «Соль» на питерском биеннале современной музыки, мне пришлось объяснять иностранцам смысл этого названия, и это было непросто. Естественные для меня ассоциации  (нота Соль – едкость соли – вкус слез) для гостей из Дармштадта не работали. Но кто-то из них, поняв, что у сочинения есть некий «бэкграунд», попросил меня рассказать перед исполнением о том, что побудило меня написать эту вещь. И я рассказал…

Одним погожим летним днем мы вшестером – я с женой и маленьким сыном и наши приятели с дочкой такого же же возраста стартовали из Москвы, чтобы совершить на автомобиле совместное путешествие по Золотому кольцу. Декларируемая цель была – показать детям древние красоты серединной России. Но кроме этого, нами двигало еще кое-что, о чем вслух не говорилось: смутное чувство, что прикосновение к овеществленному прошлому может помочь хоть ненадолго выскользнуть за пределы неизбывной пошлости перезрелого социалистического бытия. Нам хотелось нащупать краешек уплывающего вдаль легендарного материка, каким для нас была дореволюционная Россия. Ощутить реальность невидимого Китежа – можно сказать и так.

Нет, конечно же, мы много читали. Дома на полках стояли и Карамзин, и Вересаев, и толстые, в кожаных переплетах, книги по истории царствования Романовых. Но все это оставалось описанием чужой жизни, канувшей в лету и не имевшей к нам никакого отношения. Я ощущал прошлое намного острее, бродя по центру Петербурга: заходил в парадные, пропахшие кошками, прикасался к чудом сохранившимся фигурным завиткам чугунных лестничных перил, трогал остатки изразцов, разглядывал кованые орнаменты, украшающие кабинки лифтов в домах стиля «модерн».

Витя точно так же вожделел к островкам старой Москвы. Ну а в то лето он грезил усадьбой Голицына, где был похоронен Багратион.

Скажу сразу, до могилы Багратиона мы не доехали: туда не было дороги. Не было – и все. Обозначенная на карте «дорога местного значения», на поверку оказалась растянутой на несколько километров вихляющейся цепью колдобин и ям, заполненных застойной жидкой грязью. Вероятность заночевать в одной из таких ям с машиной и двумя детьми была слишком велика, так что мы повернули обратно. И правильно сделали – прах Багратиона еще в 60-х годах был перевезен в другое место. Но тогда мы этого не знали. Не знали мы и того, что если бы доехали до бывшего голицынского имения в Симе, то в лучшем случае увидели бы там что-то в таком роде: 

От «летней» церкви, где когда-то покоились останки великого русского полководца, не осталось даже развалин, которые еще лет двадцать назад там были.

60-е годы прошлого века...

Еще в Москве, разрабатывая маршрут, мы решили, что на традиционные достопримечательности Золотого кольца много времени тратить не будем, а проедем по местам не столь очевидным. В воображении рисовались старинные родовые усадьбы, непафосные храмы, укромные парковые уголки, где – как знать, может быть сохранились даже ажурные беседки и мраморные скульптуры…

Витя, взявший на себя функции гида и добросовестно подготовившийся, в пути увлекательно рассказывал про старые подмосковные города и объяснял детям смысл церковных обрядов.

Первый же усадебный храм, до которого мы добрались по отрезку пересеченной местности, именуемому «дорогой», оказался руиной. Толстые кирпичные стены зияли дырами, купол рухнул внутрь, его изломанный деревянный остов дыбился на земле растопыренными стропилами, покрытыми резными деревянными плашками, напоминающими оперение гигантской мертвой птицы.

Несмотря на то, что в моей родословной было несколько православных священников (о чем свидетельствует и фамилия), я никогда не отличался набожностью. Но…

Сквозь дыру наверху было видно небо, рассекаемое серебристой стрелкой самолета.

-Это там ангел, да? – спросила рыжеволосая шестилетняя Настя.

Мы молча постояли на пороге и повернули назад, к машине.

Примерно так же выглядели и другие «памятники истории». Некоторые усадьбы, впрочем, сохранились сравнительно неплохо – те, в которых размещались советские учреждения, клубы и больницы. Внутрь, конечно, лучше было не заходить…

Потрясенный увиденным, я думал: а что если все это когда-нибудь закончится? Ну не завтра, конечно, но, может быть, лет через пятьдесят. Наверное, тогда старые имения, пусть и сильно обветшавшие, вернутся к тем, у кого они были отобраны, вернее, к их наследникам. Может быть, они не захотят или не смогут сами восстановить родовые гнезда своих предков и будут вынуждены выставить их на продажу. Такое с помещичьими усадьбами случалось и раньше. Что ж, по крайней мере, новые хозяева получат в собственность эти дома и старинные парки из рук законных владельцев. Семидесятилетняя прореха на порванном времени начнет, наконец, затягиваться, искривленная жизнь выпрямится, и дальше все пойдет правильно.

«Все это» внезапно закончилось уже через четыре года. На экране телевизора замелькали лица потомков русских дворян-эмигрантов – вначале они появлялись довольно часто, потом все реже. Компания моих московских друзей распалась: многие покинули страну (Витя с семейством тоже), другие занялись выгодным бизнесом, например, приватизацией и продажей дорогой недвижимости.

А я написал «Соль».

Когда, стоя на сцене Дома композиторов, я закончил свой рассказ (разумеется, намного более сжатый и лаконичный), со своего места в зале поднялся коллега С-кин, пожилой композитор, полвека благополучно трудившийся на ниве музыки для детей. Доброжелательно, но строго он пожурил меня за «мрачные фантазии». Он сказал: «Вы еще молодой человек, а молодости свойственно ошибаться и преувеличивать. Ничего подобного тому, о чем вы тут рассказывали, у нас в стране быть не может! А музыка у вас получилась интересная…»

Впоследствии я много раз играл «Соль» на концертах, а затем мне понадобилось сделать подборку иллюстраций, которые сопровождали бы демонстрационную запись. Покопавшись в интернете, я увидел фотографии нескольких отреставрированных великолепных дворцов и храмов, порадовался, а потом задал в поисковике слова: «заброшенные усадьбы и церкви». Искомое немедленно обнаружилось, причем в огромном количестве.

Как я уже говорил, многие старинные имения, находящиеся в глубинке, уцелели, хотя бы частично, в советские времена только благодаря тому, что были заняты государственными учреждениями. Конечно, сыроварня, устроенная в барском доме, как в поместье Муромцевых, – это не то, что способствует сохранности памятника архитектуры, но еще в 80-х годах прошлого века в некоторых усадьбах помещались сельские клубы, районные библиотеки и даже музеи. Потом они были закрыты как нерентабельные, и старые здания пришли в запустение. Мародеры взламывали и вывозили красивый паркет, снимали перила, выносили светильники и остатки мебели…

В наше время часть этих «объектов» выставлена на продажу с условием их реставрации. Что ж, пусть многострадальные дома, наконец, обретут хозяев. Хотя лично я, даже сделавшись вдруг миллионером, вряд ли смог бы жить в чужом родовом гнезде, откуда были когда-то изгнаны его владельцы: я бы почувствовал себя кукушкой. К тому же, привлеченная возрожденным обликом таких мест, туда непременно возвратится их душа: ведь она есть у каждого старого дома, у каждого старого парка, просто все эти долгие годы она скиталась где-то неподалеку в ожидании воссоединения с утраченным телом.

И что тогда?