Памяти Жанны Металлиди

Дверь класса №5 внезапно распахнулась и в проёме возник… лев с кольцом в зубах. Во всяком случае, на какое-то мгновение мне почудилось, что эта голова с курчавыми волосами и бубликом во рту – одна из тех каменных барельефных масок, что украшают Стрелку Васильевского острова. Только она каким-то волшебным образом покинула место своего постоянного базирования.

Но иллюзия тут же рассеялась, и я впервые увидел Жанну Лазаревну Металлиди. То есть, на самом деле я мог бы разглядеть её ещё на приёмном прослушивании. Но в сторону членов комиссии я не смотрел – слишком волновался. К тому же из памяти ещё не до конца выветрился позорный опыт поступления, вернее, попытки поступления в первый класс специальной музыкальную школы при консерватории. Там меня забраковали сразу, объяснив моей маме, что ребёнку с явными признаками умственной отсталости место, действительно, в спецшколе, но только не в этой.

Так что в детскую музыкальную школу по месту жительства, в Василеостровском районе Ленинграда, я поступал одиннадцатилетним переростком, имея в активе коряво разученную часть из «Патетической» сонаты Бетховена и несколько собственных «произведений».

Меня приняли сразу в четвёртый класс – думаю, не в последнюю очередь благодаря настойчивости Жанны Металлиди, которая вела в этой школе класс композиции. И вот теперь, и без того находясь уже в состоянии священного трепета (после первой встречи с педагогом по специальному фортепиано К. К. Рогинским), я не без внутреннего напряжения готовился к знакомству с преподавателем по сочинению.

Мама только-только приготовилась постучать в дверь, как из класса вышла, а вернее сказать, выскочила энергичная кудрявая «тётенька», как я уже сказал, с зажатым в крепких зубах бубликом.

–Простите, это вы Жанна Лазаревна?..

Бублик переместился изо рта в кулак, а на лице засияла ослепительная улыбка.

С тех пор вся долгая неделя проходила у меня под знаком ожидания субботы, когда я, наконец, приду в «пятёрку» и мы с ней начнём музицировать. И действительно так: Металлиди не мешкая взяла меня, что называется, за шкирку и окунула в атмосферу совместного музицирования. Именно она привила мне любовь к игре в 4 руки, и этому занятию я всю жизнь предаюсь с почти эротической страстью. Быстро и точно определив параметры моей тогдашней музыкальной вселенной (весьма узкой, надо сказать), Жанна Лазаревна начала занятия с совместного проигрывания симфоний Бетховена, сонаты которого я тогда… гм… сочинял.

Затем, распевая вместе песни Шуберта, Шумана и Глинки, мы с ней постепенно подошли к следующему рубежу: сочинению «фантазий Мендельсона», многие вещи которого мне особенно нравилась – я успел познакомиться с ними ещё в период своих одиноких самостоятельных штудий. Так, естественно и незаметно (для меня), мы доигрались-допелись до Мусоргского. Ух, какое это было открытие! Я буквально бредил музыкой «Хованщины» и «Песен и плясок смерти». И до сих пор, стоит мне вдохнуть морозный воздух, я слышу: «Лес да поляны, безлюдье кругом».

Разумеется, в своих сочинениях я начал дрейфовать в сторону этой стилистики и даже размышлял со всей детской серьёзностью о том, что должен стать не просто композитором, а русским композитором!

Точно уловив и этот мой настрой, Жанна Лазаревна отправила меня на консультацию в музыкальное училище к Елене Николаевне Разумовской, где я был неожиданно ошарашен (и это ещё очень слабо сказано) полученной изрядной порцией натурального, а не «чайковско-корсаковского» фольклора.

Далее последовал Свиридов – в его ранних и, на мой взгляд, наиболее свежих и оригинальных образцах. И вот, наконец, Металлиди стала надолго оставлять меня в классе с нотами и пластинками сонат Прокофьева. К этому времени я уже доверял её выбору безгранично. И старался изо всех сил. Но проникнуть в этот сложный для меня ладовый мир было непросто, ох как непросто!

И тогда, в очередной раз проницательно угадав главное направление моих интересов (а интересовался я преимущественно оперой и в ожидании очередного урока обычно сидел в коридоре, уткнувшись в какой-нибудь клавир), Жанна Лазаревна подсунула мне «Войну и мир». И случился прорыв – волшебно яркий прокофьевский язык открыл мне дорогу в мир новой музыки.

Дальше в этом мире были у меня иные, уже самостоятельные открытия и увлечения, многие из которых, я это чувствовал, не находили у неё живого отклика; были училище и консерватория, но это отдельная история и она совсем о другом. Сейчас же я всего лишь пытаюсь описать простыми словами метод преподавания одного из самых лучших учителей, встречу с которыми мне подарила жизнь. И если бы меня сегодня спросили, как нужно учить начинающих композиторов, чтобы получать в результате именно композиторов, а не философствующих исследователей «звуковых путей», я бы не задумываясь ответил: так, как это делала Жанна Лазаревна Металлиди. Из остального опыта, полученного мною в процессе общения с другими наставниками, я бы добавил к этому очень немногое...

***

Не мне судить о том, насколько это хорошо, но вот вокальная миниатюра, которую я написал тогда, занимаясь в музыкальной школе в классе Жанны Лазаревны Металлиди.