"Мариупольская симфония ДДШ"

Этой ночью ко мне приходил Шостакович. Отчего-то не спалось, и я перешёл в кабинет. Сидел на диване, читал и в какой-то момент задремал. Разбудил меня резкий и противный звук: за окном тонко свиристела ночная птица. Так мне показалось вначале. Но это была не птица – флейта-пикколо. Она высвистывала очень знакомый мотив, который преследовал меня уже несколько дней. Звучание становилось всё более настырным и теперь почему-то сопровождалось сухим барабанным треском и порыкиванием басов в оркестре – несмотря на подмену темы, всё вместе воспроизводило контуры второй вариации центрального эпизода первой части Седьмой симфонии. Привяжется же такое, подумал я и, чтобы избавиться от дурацкого наваждения, резко зажмурился. Открыл глаза и…

Он стоял прямо напротив, у стены. Ночь выдалась звёздная, я видел его совершенно отчётливо, по-моему, он и сам слегка светился, но, возможно, мне это только казалось. Я читал, что обычно в подобных ситуациях мысли беспорядочно роятся, и первой в сознание пробивается какая-то пустая, необязательная мыслишка. Со мной так и было. Я подумал: странно, что Шостакович выглядит не измождённым больным стариком, каким он сохранился в моём детском воспоминании, а молодым, тридцатипятилетним.

Он смотрел на меня пристально, чуть исподлобья, выпуклые стёкла очков поблёскивали, и я опять подумал о несущественном: значит, Джоан Роулинг ошибалась, и там физические дефекты не исправляются?

Он понимающе кивнул мне и негромко проговорил:

–Вы сейчас видите меня таким, как я был тогда, в 1941-м. –В голосе ощущалась нервозность и одновременно настойчивость, пожалуй, даже упрямство.

–Прошу меня извинить за этот визит без приглашения, – продолжал он, – поверьте, у меня не было другого выхода. Видите ли, коллега, я нуждаюсь в вашей помощи… в содействии… – Он сбился и взъерошил, а затем пригладил свои волосы характерным жестом, совершенно таким, какой я видел не раз у его ученицы, а моей учительницы Галины Уствольской.

–Дело в том, что я написал Седьмую симфонию. «Мариупольскую», – тут он осёкся и встревоженно дёрнулся. – Ради бога, вы ведь не впадёте в панику? У нас совсем мало времени, это просто беда, беда. А надо ещё успеть поработать.

Но я не чувствовал никакого страха, скорее разочарование, потому что понял, что сплю и вижу сон.

Он снова кивнул. – Думайте, что хотите, это в конце концов не так важно. Сейчас объясню про симфонию. Я не совсем точно выразился: не написал, а создал новую редакцию. Изменения коснулись только одного эпизода, – он сделал многозначительную паузу, – того самого, в первой части. И теперь я хочу вас попросить помочь мне донести этот вариант до публики. Нужно набросать партитуру, и этот, как его... звуковой файл, тоже бы неплохо, да.

Тут я, что называется слегка поплыл. Шостакович переделал свою симфонию? Там?! Но каким образом? И… зачем?

–Решил слегка переработать в соответствии с… гм, текущим моментом. Видите ли, коллега, каждый из нас продолжает и дальше делать то, что любил при жизни – это вполне естественно, не так ли? Правда, некоторые утрачивают интерес к своим прижизненным занятиям и увлекаются чем-то другим. Но в нашей компании таких нет. Мы ходим друг к другу в гости, устраиваем домашние чтения и концерты, обсуждаем новинки, спорим…

У нас ведь всё устроено в точности так, как описал Миша. Он прямо ясновидец, хотя лично я думаю, что дело не обошлось без опиумных грёз, – он улыбнулся и сразу стал выглядеть ещё моложе. –С одной стороны, наркотик, как и алкоголь, дьявольское изобретение. Но с другой… Кстати, Модест выражает вам большое уважение. Вы ведь уже лет пятнадцать ни капли в рот не берёте? Он вам завидует. Пожалуй, и я тоже, – он кашлянул. –Ну, в общем, всё у нас хорошо. Но есть одна проблема: поделиться своим творчеством с вами, живущими тут, мы не можем, разве что кто-то захочет послужить ретранслятором.  Разумеется, произведение публикуется под чужим именем, по-другому нельзя. Иногда получается неплохо, и тогда говорят: ах, какая удачная стилизация! Но так бывает редко, очень редко. Знали бы вы, как мне докучали эти вереницы «маленьких Шостаковичей», особенно в первые годы после моей кончины! Ужасные, графоманы, просто ужасные. Но они хотя бы владели ремеслом – большинство из них. А сейчас… Думаете, легко найти человека, который сможет адекватно записать то, что сложилось у меня в голове? Для этого нужно не только кое-что уметь, но и самому обладать способностью мыслить музыкой. Но такие люди обычно предпочитают писать своё, а не чужое.

–Я тоже предпочитаю писать своё, а не чужое, – буркнул я, обретя наконец дар речи.

–Конечно-конечно. Но вы ведь иногда… ну просто для развлечения… Модест показывал мне вашу «Фугу Мусоргского» – давно мы так не хохотали. Вы не возражаете, если я прямо сейчас перемещу в вашу голову этот новый кусок из моей симфонии? Мне пришлось сократить там несколько вариаций, иначе для сегодняшних слушателей было бы длинновато. Но всё остальное оставил как есть.

–В других частях тоже не мешало бы кое-что сократить, – подумал я, но вслух, разумеется, не сказал. Впрочем, он, кажется, всё равно услышал – тонкие губы поджались.

Я опустил глаза и уставился на его ноги в аккуратных ботинках – они почему-то болтались сантиметрах в пяти от пола, но моего собеседника это обстоятельство, по-видимому, не беспокоило.

–Видите ли, Дмитрий Дмитриевич, – я решился на откровенность, – у нас с вами ничего не получится, потому что…

–Знаю, – подхватил он, – потому что вам не близка моя музыка. Да и сам я, каким бывал когда-то, вам не особенно нравлюсь. Но ведь это как раз то, что мне нужно! Ни к одному из тех, кто благоговеет перед моим творчеством и курит фимиам моей персоне, я не могу обратиться. Никто из них не решится на подобное «кощунство». А у вас этого барьера нет.

Я почувствовал, что начинаю злиться. Мало того, что он с лёгкостью читает мои мысли, так ещё и аргументы правильные находит, подумал я. Ну и зачем мне всё это? Своих проблем мало? Меня же никто не поймёт. И вообще, лучше бы мне явился Прокофьев – вот с кем бы я с удовольствием пообщался!

–Сергей Сергеевич обещал прибыть, если мне не удастся вас уговорить, – тут же сообщил мой визави. – Мы с ним и теперь на многое смотрим по-разному в искусстве и в жизни. Но сейчас он целиком меня поддерживает и надеется, что вы согласитесь.

Я молчал.

–Пожалуйста, – сказал он почти шёпотом, – прошу вас.

Я подумал: ну что я в самом деле валяю дурака? Задание не такое уж сложное, а что до моей репутации, так она и без того у меня неважная. Ну, ещё кто-нибудь назовёт меня «предателем». Ну, возмутятся, что покусился на святое, и что? Так ли это важно? Будут и такие, кто всё поймёт правильно.

–Диктуйте, Дмитрий Дмитриевич, – сказал я и приготовился запоминать.