Двух станов не боец

05.09.2017


Некоторое время тому назад я получил из Петербурга письмо, содержавшее лестное для меня предложение – организовать в рамках празднования 200-летия со дня рождения А. К. Толстого исполнение моего вокального цикла, написанного на его стихи. Меня приглашали прибыть на этот концерт, который должен состояться в середине сентября в одном из камерных залов, и выступить перед слушателями с историей создания произведения. Так получилось, что приехать в родной город именно в это время для меня сложно. Но я с удовольствием отправил туда ноты своего альбома «Двух станов не боец» и пообещал дополнить их рассказом в виде небольшого эссе. Тем более что некая история действительно имела место, и я как раз собирался поведать ее друзьям.

Моя первая встреча с творчеством Алексея Константиновича Толстого была ранней, случайной и почти курьезной. Аппетит к чтению, пробудившийся вслед за вспыхнувшим влечением к музыке, в возрасте 11-12 лет, с самого начала выражался у меня в жадной тяге не только к музыкальным и литературным текстам, но и к их материальным носителям – нотам и книгам. Особенно к собраниям сочинений: я пожирал их глазами и наслаждался ими тактильно: приятной шершавостью обтянутой тканью обложки, гладкостью свежей бумаги с едва выступающими на ней крошечными бугорками напечатанных букв…

Уже тогда при знакомстве с творчеством нового для меня автора я стремился по возможности проиграть по нотам или прочитать все написанное им целиком, от корки до корки, внимательно ощупывая каждый впервые взятый в руки том. Этот психический выверт я бережно пронес через всю жизнь.

Между тем, собрания сочинений хороших писателей в советские времена были настоящей роскошью, тем, что невозможно просто купить в магазине, а нужно «достать». Почти как чешский хрусталь или югославский мебельный гарнитур. Но моя мама всячески поощряла эту новую страсть, совместно с музыкой отвлекавшую меня от дворово-подвальной конспиративной деятельности с рисованными «удостоверениями» и выструганными из дерева острейшими ножами. При любой возможности она старалась одолжить или приобрести у знакомых книги, желательно многотомные издания. И вот однажды, приехав навестить меня, нудно томившегося в пионерлагере, она сообщила, что дома у нас появилось собрание сочинений Толстого. Мое воображение в ту же секунду нарисовало уходящую в бесконечность (за пределы шкафа) ленту одинаковых солидных томов. – Да нет же, не Льва Толстого! – сказала мама. Воображение заработало опять, но количество томов сильно поубавилось.

– И не Алексея, – окончательно озадачила меня мама, – а Алексея Константиновича, поэта.

–Сколько?! – в трепетном ожидании прошептал пионер Андрюша.

–Всего четыре тома, – ответила мама. – Но зато… знаешь, ведь это он написал «Колокольчики мои, цветики степные».

Информация поразила советского школьника в самое сердце. Как?! Эти известные всем слова сочинил какой-то один человек? А не весь наш великий народ?

С тех пор, где бы я ни жил, куда бы ни переезжал, эти четыре серебристо-серых тома находятся рядом со мной. Когда-то они бывают мне очень нужны, когда-то не нужны совсем. Но они всегда под рукой, всегда наготове. Ждут.

Моя первая, детская попытка написать романс связана именно со стихотворением А. К. Толстого – «Острою секирой ранена береза». В дальнейшем этот романс, после проведения над ним необходимых «взрослых» профессиональных манипуляций, был включен в вокальный цикл «Двух станов не боец».

Анализировать свои впечатления от поэтических текстов в 12 лет я еще не умел, но инстинктивно уловил главное свойство этих стихов: их удивительную напевность. И это определило мой выбор в значительно большей степени, чем стремление подражать нескончаемой веренице романсов русских композиторов, написанных на тексты Толстого. Впрочем, большинство из них тогда я просто не знал.

Позднее я понял, что лучшие из его стихотворений действительно обладают уникальным качеством: сочетанием естественной мягкости песенной интонации с мгновенно запоминающимся образом начальной строки. «Острою секирой ранена береза…», «Колокольчики мои, цветики степные…», «То было раннею весной…», «Горними тихо летела душа небесами…», «Средь шумного бала случайно…».

Вторая волна увлечения творчеством Толстого накрыла меня в намного более зрелом возрасте. Толчком, как это часто бывает, послужило вполне конкретное жизненное впечатление. Я присутствовал на очередном заседании секции камерной музыки Союза композиторов, и одна из представленных там на обсуждение вещей оказалась циклом вокальных миниатюр на стихи А. К. Толстого. Фамилию автора музыки называть не буду – зачем тревожить покой ушедшего в небытие. Скажу только, что его выбор пал исключительно на тексты, в которых преобладала псевдорусская поэтика. Таких стихов у Толстого, не чуждого веяниям своего времени, конечно, хватает. И вот они-то и были положены на музыку, напоминающую, увы, не лучшие образцы стиля Мусоргского, вдобавок изрядно «осоветченного». Неудивительно, что это произведение пожилого композитора вызвало негативную реакцию у его более молодых коллег, к тому же настроенных проавангардистски. Критиковали они главным образом музыку, но заодно досталось и Толстому: как можно сегодня обращаться к второразрядному сочинителю, писавшему пошловатые романсовые тексты? Вся эта разлюли-малина, эти розы-грезы и гой-еси-добры-молодцы – кому они нужны, когда есть гениальные Пастернак и Цветаева, Мандельштам и Бродский?..

Невозможно передать, как неприятно и больно поразило меня открытие, что у людей, причисляющих себя к культурной элите, может быть такое хрестоматийно-вульгарное представление о творчестве любимого мною поэта. А ведь он был еще и талантливым прозаиком и драматургом, автором потрясающих по силе художественного прозрения исторических пьес. Наконец, Толстой – выдающийся сатирик и один из создателей (вместе с братьями Жемчужниковыми и Александром Аммосовым) бессмертного образа Козьмы Пруткова и его знаменитых афоризмов, которые вошли в сокровищницу метафор русского языка так прочно, что мы употребляем их уже автоматически, не задумываясь. А «Поток-богатырь»! Вы это читали?

В общем, я действительно был сильно расстроен. Но именно благодаря этому эпизоду меня внезапно и властно захватила потребность по-своему воплотить в музыке знакомые с детства образы стихов Толстого. И начать нужно было прямо с самого известного: с «Колокольчиков» – я понял это сразу! Да, уже есть романс Булахова на этот текст. Но его одномерные, хоть и выразительные молодеческие «поскакушки» способны передать дай бог пару самых простых образов этого большого стихотворения, почти баллады.

Между прочим, в 1854 году, находясь под впечатлением от Крымской войны, Толстой существенно переработал написанные четырнадцатью годами ранее «Колокольчики». В новом виде (в нем они и получили известность) стихи оказались перегруженными слишком явной патриотической риторикой, но, с другой стороны – и это намного важнее, там появились удивительные строчки, в которых зафиксирован извечный феномен русской ментальности, ни много ни мало:

Есть нам, конь, с тобой простор!

Мир забывши тесный,

Мы летим во весь опор

К цели неизвестной.

Чем окончится наш бег?

Радостью ль? кручиной?

Знать не может человек —

Знает Бог единый!

Непростые эти колокольчики-цветочки: то растоптанные конским копытом, то преображающиеся в колокола…

За «Колокольчиками» последовало «Пробуждение»: тот момент в жизни человека, когда бродящие в нем творческие силы внезапно вскипают и настойчиво требуют выхода, прогоняя усталость, дремоту и лень. Затем – любовные переживания, счастье и горечь, которые Толстому доставили его отношения с Софьей Андреевной Бахметьевой (урожденной Миллер, впоследствии Толстой). Далее – взаимодействие поэта с окружавшей его общественной средой, образы природы и, наконец, глубоко личное, интимное обретение чувства родины. Да, именно личное. Не плакатное. Только для себя. В финале вокального цикла.

И последнее. Вчитайтесь, или, если угодно, вслушайтесь – в моей музыкальной интерпретации – в самое неоднозначно-загадочное стихотворение Толстого: «Двух станов не боец». Короткое, но емкое и беспощадно-точное, оно говорит нам о трагическом разделении нашей интеллигенции на два непримиримых лагеря, два стана. В первом издавна мучаются так называемые западники. Те, кто хотел бы жить в стране европейского типа, но только говорящей на русском языке и сохраняющей некоторые привычные и комфортные особенности быта, стиля общения, а главное – восторженного отношения к творческой личности («поэт в России больше, чем поэт»). О, эта давняя невозможная мечта! Своей неосуществимостью она способна довести иных людей до белого каления, до состояния перманентно длящейся истерики или депрессии. Но зато сколько ярких, страстных, исполненных горькой иронии образов она вызвала к жизни в русском искусстве!

Во втором лагере пребывают столь же так называемые славянофилы, зовущие нас в прекрасное, но, к сожалению, мифическое, рожденное тоскующим воображением российского интеллигента «прошлое». И эта «нереальная реальность» также подарила нам гениальные откровения в музыке, живописи, поэзии, театре – ей мы обязаны изумительно красивыми образами сказочной Руси, между прочим, околдовавшими на рубеже 19-20 веков ту самую вожделенную для западников Европу.

Этот раскол в сознании рефлексирующего россиянина оформился уже в середине 19 века и сохранился до наших дней. Послушайте, что говорит о своем отношении к нему поэт, принадлежавший к известной семье российских «государственников», человек, который был другом детства наследника престола, будущего императора Александра II. Идя по предназначенной ему по праву рождения стезе, он мог бы стать хоть генералом, хоть министром двора, своим человеком в коридорах высшей власти. Но – не захотел. Не стал он своим и для радикалов, задающих тон в обоих противоборствующих лагерях: одни считали Толстого ретроградом, не понимающим прогресса, другие не могли простить ему нежелания «мужика обожать».

Его стихи пережили и тех, и этих. И своего создателя – тоже. Переживут они и нас с вами.

И мне кажется, что многое из написанного этим большим русским поэтом не только прекрасно, но и по-настоящему актуально, потому что приоткрывает истину, столь необходимую людям сегодня. Во всяком случае, в свое время она открылась Алексею Константиновичу Толстому, который был слишком умен и талантлив, чтобы до конца слиться с тогдашними «правыми», и слишком мудр, добр и рафинированно-культурен, чтобы встать в ряды «левых».

Комментарии

Маша 06.09.2017

Андрей, спасибо большое, как всегда ОЧЕНЬ интересно. А можно где - нибудь послушать весь твой вокальный цикл? Я послала тебе 2 или 3 E-Mail- а, но нет никакого ответа, завела страницу "в контакте", прошусь упорно "в друзья", но что-то это не срабатывает. Пока только в "подписчики" удалось попасть. :(((

Владимир 07.09.2017

Брависсимо в превосходнейших степенях, потому что на днях буду и говорить Толстом и читать "Колокольчики" и "Двух станов" и ... В принципе, это обычный кайф от того, что твои благоприобретенные мысли независимо излагает другой человек. Делая композицию про Александра II, как раз потому и включил стих Толстого: двух станов не боец - это вынужденная позиция реформатора в России к тому же...

Ваш комментарий

(будет виден только администрации сайта, можно не указывать)