Физика и лирика

Есть такой расхожий житейский сюжет: каждый из нас хотя бы однажды слышал или читал о чем-то подобном. В нескольких словах история звучит примерно так. Жил-был человек, с виду самый обыкновенный. При встрече с соседями улыбался и здоровался, а иногда проходил мимо, погруженный в свои мысли. Чем занимался? А кто его знает. Что-то там такое кропал за письменным столом. Он нам о своих делах не рассказывал, а мы не интересовались: у каждого из нас полно своих забот.

И вот он внезапно умер – печально, конечно, но дело житейское, вполне обыденное. Прошло немного времени, нашелся некто, взявшийся разобрать его бумаги, и вдруг… вдруг оказалось, что умерший был гением. Гением, который жил среди нас и которого мы в очередной раз проворонили. Потому что, ну посудите сами, разве могут гении выглядеть настолько заурядно и даже непрезентабельно? Взгляните на их портреты в учебниках и университетских аудиториях: какая осанка, какой многозначительный взгляд! Разве при встрече с таким «портретом», мы не опознали бы в нем немедленно выдающегося ученого или деятеля искусства? Конечно, да! Он ведь был бы совсем особенным, таким, что сразу видно: вот этот – не просто так землю топчет, а двигается по специально отведенной для гениев дорожной полосе прямиком в бессмертие. А если нам ничего такого не видно, то не о чем и говорить. Мало ли тут вокруг бродит… всяких.

Это, как вы уже поняли, лирика. А факты таковы.

Недавно я получил письмо от Леонида (Леона) Райкина, младшего сына моего друга Максима Райкина, скоропостижно скончавшегося в прошлом феврале во время восхождения на один из горных пиков Нью-Хэмпшира. Леонид просит помочь ему в поисках людей, которые могли бы заинтересоваться научными исследованиями его отца: работа по теоретической физике, на которую сам Максим возлагал огромные надежды, осталась неоконченной, хотя труд был уже близок к завершению. Райкин-младший собрал все его записи и опубликовал на этом сайте.

Фрагмент страницы работы Максима Райкина

Я бы и рад помочь, но как? Сам я в квантовой теории поля не смыслю ровным счетом ничего, и людей, глубоко погруженных в проблемы этой отрасли науки, среди моих близких знакомых нет. Но я подумал: может быть, они есть в окружении друзей моих друзей? Тогда я должен сделать то, что могу – написать о самом Максиме. В результате, может быть, найдется компетентный человек, который сумеет завершить эту работу и вынести ее на суд научного сообщества.

* * *

Мое знакомство с Максимом относится к началу 80-х годов. Изначально Максим был приятелем моей жены Ольги и даже питал к ней некие романтические чувства, восходящие чуть ли не к эпохе подростковых влюбленностей. Это не вызывало у меня никаких возражений. Что нас с ним сдружило? Я ведь музыкант, а Макс был ученым, причем занимался областью науки, лежащей далеко за пределами моих интересов и возможностей понимания. Райкин, со своей стороны, очень мало интересовался музыкой, если не считать той, под которую можно танцевать, и тут мы с ним опять-таки не совпадали: Макс был отличным танцором, а мне медведь ноги отдавил. Впрочем, для музыки, написанной мною, он делал исключение: следил за тем, что я делаю, и даже пытался напевать отдельные музыкальные темы из моих вещей… увы, пресловутый топтыгин был ему в этом изрядной помехой.

Зато он прекрасно разбирался в поэзии и знал несметное количество стихов, преимущественно русских поэтов. Зарубежных тоже, но в переводах. Иногда читал стихи наизусть своим чуть глуховатым голосом, преодолевая присущий ему небольшой дефект речи. Чувство литературного языка, стиля у него было безупречным.

Как-то раз Максим решил, что должен провести акцию ликбеза и прочел нам с женой длинную лекцию по квантовой физике (Ольга говорила мне, что в ранний период их с Максом знакомства, когда он еще учился в аспирантуре у Грибова, прослушала немало таких лекций). Что ж… полагаю, если бы я вздумал заставить его прослушать симфонию Малера или оперу Верди, результат был бы похожим. Правда, я никогда этого не делал.

Я не увлекался спортом, а он занимал в свое время достаточно высокую позицию в рейтинге альпинистов и в более поздние годы не бросал скалолазание и горный туризм. Казалось бы – мы два абсолютно разных человека, Максим к тому же был лет на семь-восемь старше меня. И все же мы получали удовольствие от общения друг с другом, легко настраиваясь при встречах на волну эмоциональной теплоты и взаимной приязни. Мы были серьезными молодыми людьми, воспитанными на одних и тех книжных представлениях о жизни, и оба недоумевали из-за «когнитивного диссонанса», то и дело возникающего между этими идеалистическими представлениями и контрастировавшей с ними действительностью. Так что тем для бесед у нас хватало.

Разговаривали мы часами, сиживая, по-советски традиционно, то на райкинской, то на нашей кухне и отрезая постепенно по кусочку от торта «Полянка» – это было любимое лакомство Макса. Ему был свойствен мягкий беззлобный юмор в том особом стиле, по которому можно безошибочно определить наличие у человека артистических наклонностей. А Райкин, несомненно, был артистичен, тут сказывалась кровь: как-никак, двоюродный племянник Аркадия Исааковича. Эта внутренняя «театральность» души нас тоже сближала. Иногда мы устраивали совместные развлечения вроде новогодней домашней постановки спектакля «Мавр и невинность» по пьесе-пародии Н. Н. Урванцева «Жак Нуар и Анри Заверни или Пропавший документ». Этот эпизод хорошо сохранился в моей памяти. «Актеров» было всего четверо: я, Максим и наши жены Ольга и Мария. В таком составе «отоварить» весь список действующих лиц мы не могли, он был слишком велик:

«Гаспар Заверни, бедный, но честный поселянин.

Шарлотта, его жена. Добрая старушка.

Анри, их сын. Чувствителен и благороден, блондин.

Мари, их воспитанница. Невинна и кротка, блондинка.

Жак Нуар, негр. Злодей.

Пьер д'Оребур, нотариус, живущий на углу улицы Оноре. Почтенный, но ничуть не гордый.

Доктор Микстурье, его друг. Бескорыстен.

Сержант, отважен и храбр.

Поселяне, поселянки, солдаты» –

поэтому часть персонажей пришлось упразднить, а пьесу переназвать. Максим изображал «чувствительного и благородного» поселянина Анри (для чего напялил на свои по-негритянски курчавые волосы блондинистый парик), ну а из меня получился, смею думать, недурной негр-дикарь, особенно после того, наши дамы разрисовали мне лицо гуашью. Маша Райкина была «нотариусом» (в жизни не видал женщины, по складу натуры более далекой от этой профессии), а Ольге досталась роль блондинки Мари, «невинной и кроткой» и, как следствие, бескомпромиссно слабоумной. Входила моя жена в этот образ, прямо скажем, не без труда. Максим, взявший на себя функции режиссера, дрессировал ее, демонстрируя, как именно Мари должна хлопать ресницами и произносить этот в высшей степени неполиткорректный монолог:

«Когда сегодня поутру я возвращалась домой, в лесу повстречался мне отвратительный негр; он с любовью посмотрел на меня и, дико захохотав, скрылся в чаще».

Райкин проговаривал эти слова с интонацией задумчивой и нежной, и по его лицу блуждала улыбка, исполненная такой искренней дебильности, что я только диву давался.

Репетиция домашнего спектакля

Когда Максим был уволен из своего НИИ в связи с сокращениями «по пятой графе» и вдоволь наработался мойщиком автобусов, он задумал эмигрировать с семейством в Штаты. Однако на нем висела «секретность», и выехать просто так по израильской визе он не мог. Но Макс всегда был упорен в достижении поставленной цели. И, поскольку он со студенческих лет увлекался альпинизмом (и даже со своей женой познакомился в одном из походов), то ничтоже сумняшеся затеял нечто вроде перехода Суворова через Альпы. Разработал маршрут побега из СССР по льду на территорию Аляски вместе с Машей и двумя сыновьями (младшему ребенку, если не ошибаюсь, в ту пору не исполнилось и года). К счастью, начавшаяся Перестройка избавила их семью от этого эксперимента, и вскоре мы начали получать от Райкина открытки: сперва из Италии, затем из США.

В начале 90-х нас с Ольгой накрыла первая волна катастрофического безденежья, как раз совпавшая с рождением второго сына, и Максим несколько раз не спросясь присылал нам через знакомых деньги: то 50 долларов, то 70. Зарабатывал он их в Бостоне за рулем нелегального такси: у него самого, как и у большинства свежих иммигрантов, были серьезные финансовые трудности.

Несмотря на то, что он окончил в Бостоне аспирантуру, заняться там теоретической физикой – тем, ради чего он уезжал в Америку, Максиму не удалось. Как он мне объяснял позже, с окончанием холодной войны ассигнования на «чистую» науку начали неуклонно сокращаться, а вместе с этим и рабочие места в университетах. В итоге ему пришлось переключиться на прикладную математику и работать на крупную оборонную фирму. Это вытащило семью из бедности. Но свои, по-видимому, очень серьезные и оригинальные идеи, которые он лелеял еще в Ленинграде, он не забыл. И когда подошло время пенсии, вернулся к физике.

Для начала он занялся разрешением какой-то частной проблемы, о которую, как он выразился, «Эйнштейн и другие великие споткнулись и отложили на потом, да так к ней и не вернулись». Максим нашел решение этой задачи, причем говорил, что получилось у него нечто настолько элегантное, что это не могло не восхитить людей понимающих. Окрыленный, он написал тем немногим коллегам, которые могли понять и оценить сделанное. Таковых, по его словам, в Америке насчитывалось десятка полтора, в основном престарелые профессора университетских кафедр. Увы, почти никто из этих людей не откликнулся, а те, с кем ему удалось вступить в контакт, реагировали уклончиво. Все были заняты своими лабораториями и темами, и никто не горел желанием помогать невесть откуда взявшемуся чудаку, так и не изжившему русский акцент, помноженный на дефект речи, достучаться до широкой научной общественности. Не говоря уже о выступлении на какой-нибудь конференции, получении гранта и так далее. Райкин был, как сказали бы сегодня, человеком вне тусовки, одиночкой, которому оказалось очень трудно, даже невозможно войти в избранный круг.

К тому же – я с изумлением обнаружил еще одно сходство в наших с ним обстоятельствах – по словам Максима, ученая среда за годы его отсутствия в оной сильно изменилась, приобретя некий «постмодернистский флер». Во всяком случае, для его более молодых коллег, «заточенных» на быструю карьеру и зарабатывание гарантированно солидных денег, профессиональные качества и серьезные научные идеи уже не имели такого большого значения. По всему выходило, что сейчас намного важнее другое: умение нравиться полезным людям и приобретать связи.

Макс опубликовал статью в интернет-журнале – это тоже ни к чему не привело. Но он особенно не расстроился, потому что в процессе решения первой задачи увидел впереди возможность свежего взгляда на какую-то иную, более глобальную проблему и новая идея захватила его целиком. В чем она заключалась, судить не берусь, но по его словам это было что-то грандиозное, теория, дававшая ответы на некоторые назревшие вопросы и обещавшая если не перевернуть, то сильно скорректировать научное представление о мироздании. Говоря об этом, Максим прямо-таки светился предвкушением интересной работы и азартом покорителя горных вершин.

Чтобы разработать его теорию, требовалась исследовательская лаборатория, команда сотрудников, нужны были серьезные математики для расчетов и так далее. Но ничего этого у Максима не было – и он, с присущим ему фантастическим упорством и столь же феноменальным трудолюбием, взялся за дело сам. Райкин считал, что при наличии соответствующей базы на эту работу у него ушло бы около года, но ему-то предстояло проделать весь путь в одиночку! Помимо всего прочего, там был необходим такой уровень знания математики, который выходил за пределы его компетенции, между прочим, весьма солидной – и он погрузился в эту дисциплину. Через год он был готов произвести необходимые вычисления. Еще три года ушли у него на то, чтобы написать работу вчерне почти до конца. Фактически на моих глазах – мы общались уже по скайпу – Макс несколько раз впадал в отчаянье, упираясь в какой-то очередной научный тупик. Но проходили недели, тупик благополучно преодолевался, и работа продолжалась, он уже был близок к ее заключительной, резюмирующей части.

Он работал как одержимый. Жил один (с женой к тому времени давно разошелся, у нее образовалась новая семья), вел почти отшельнический образ жизни, покидая дом главным образом ради регулярных коротких вылазок в горы с компанией людей, знавших его как опытного и надежного «хайкера». О том, что он ученый, в этом его окружении не подозревал почти никто.

В последний год жизни

Я видел, что он здорово устает, похудел и осунулся. Часто исчезал из моего поля зрения на несколько недель, но затем всегда возвращался, оставаясь для меня все таким же: умным собеседником с мягким юмором и неиссякаемой верой в свое призвание… и в мое, между прочим, тоже. А в феврале 2016 года Максима не стало. Несмотря на ухудшающееся самочувствие, он не бросал спорт, наоборот, усиливал физические нагрузки, веря, что это укрепит его организм. И вот – смерть от острой сердечной недостаточности на подъеме к горному пику, достижение которого было в тот день его целью. И в нескольких шагах от завершения научного труда, бывшего смыслом его жизни…

Прочитать о научной работе Максима Райкина можно здесь.