Мысли о музыке, 2014 г.

19. 02. 2014.      Хоть у меня и мало свободного времени, решил я, друзья мои, припасть к источнику мудрости и прочесть-таки целиком книгу В. Мартынова "Конец времени композиторов". Делаю это не потому, что рассуждения о сакральной сущности музыки мне вдруг стали интереснее, чем она сама, отнюдь! Просто, по моим наблюдениям, эта книга оказала и продолжает оказывать деморализующее влияние на многих моих коллег, вот мне и стало любопытно: почему? А пишу я тут об этом, чтобы вы знали, куда направлять спасательную экспедицию, если я вдруг утрачу чувство юмора и окажусь погребенным под лавиной "архетипических моделей", "вечной гармонической вибрации космоса", и "принципа бриколажа". На всякий случай: моя собственная сакральная сущность в настоящий момент пребывает на том небольшом участке горного склона Витоши, который ограничивается с одной стороны улицей Василия Врача (видного византийского ересиарха XII века), а с другой – улицей Змея Горянина. Там и следует меня искать.))

08. 04. 2014.     По вечерам продолжаю копаться в творчестве Вебера. Как утверждают биографы, в опере «Абу Гассан» молодой композитор выразил лелеемую им мечту о свободе… от собственных кредиторов. Сюжет либретто нравоучителен: двое пройдошливых слуг халифа, дабы вернуть долги, мошенническим способом получают от своего господина и его супруги крупные суммы денег. После чего растроганный халиф награждает обманщиков. В финале хор придворных халифа весьма убедительно поет: "Хайль! Хайль! Хайль! Хайль! Хайль! Хайль! Хайль!"  

Как отмечает в своей книге мудрый А. А. Гозенпуд, музыка этой оперы тесно связана с традициями немецкой песенности… ))

22. 05. 2014.     «Первое и самое главное в музыке – мелодия. Чудесной волшебной силой потрясает она душу. Нечего и говорить, что без выразительной, певучей мелодии всякие ухищрения инструментовки и т.д. – только мишурная отделка, которая не служит украшением живого тела. Певучесть в высшем смысле слова есть синоним подлинной мелодии. Мелодия должна быть песней и свободно, непринужденно струиться непосредственно из груди человека. Ведь он тоже инструмент, из которого природа извлекает чудеснейшие, таинственнейшие звуки. 

Мучительные попытки поражать и быть оригинальным во что бы то ни стало совершенно лишили певучести многие музыкальные произведения. Отчего незатейливые песни старых итальянских композиторов, иногда с аккомпанементом одного только баса, так глубоко нас трогают и вдохновляют? Не в великолепной ли певучести здесь дело?

Немецкий композитор, даже если он достиг высшего, то есть истинного понимания оперной музыки, должен всячески сближаться с творцами итальянской музыки для того, чтобы они могли тайной волшебной силой обогащать его внутренний мир и зарождать в нем мелодии. Превосходный пример этого искреннего содружества дает Моцарт , в чьем сердце зажглась итальянская песня. Какой другой композитор создал такие певучие произведения? Даже без оркестрового сопровождения каждая его мелодия глубоко потрясает, и этим-то и объясняется чудесное действие его творений.

Настоящий гений не стремится к тому, чтобы поразить своими лжеискусными ухищрениями, превращающими искусство в отвратительную искусственность».

Эрнст Теодор Амадей Гофман, «Фантазии в манере Калло»

22.06.14.     «Музыка – это все, что звучит вокруг». Это утверждение Кейджа, столь часто цитируемое его последователями, подрывает саму основу искусства, ибо оно подразумевает, что между кукушкой в лесу и «Кукушкой» Дакена нет никакой принципиальной разницы. Между тем разница еть.

Не случайно изобретателем так наз. «конкретной музыки» является не композитор, а инженер Пьер Шеффер, и не зря он, давая интервью в конце 80-х годов сказал: «Конкретная музыка, собирая звуки, создает звуковые произведения, звуковые структуры, НО НЕ МУЗЫКУ. Мы не должны называть музыкой вещи, которые являются просто звуковыми структурами».

Шеффер несомненно был прав, и путаница возникла именно из-за названия явления: это название содержало слово "музыка" – вот в чем дело. Да, этот термин охотно подхватили некоторые музыковеды (Бог им судья), однако даже сто диссертаций описывающих несуществующее явление, не сделают его явью. Термин "конкретная музыка" есть, а музыки такой нет. Есть отрасль искусства инсталляций – звуковая инсталляция. Она может быть ловко и талантливо сделанной. Но это не музыка, это другой вид деятельности.

21.06. 2014 г.     Если «музыка – это все, что звучит вокруг» , тогда, естественным образом, 

Живопись – это все, что мы видим вокруг.

Опера – это все, что поют («Он поет по утрам в клозете»).

Литература – все, что написано буквами где бы то ни было, даже если их только три, на заборе.

История – все, что происходит. «Трудно найти на свете человека, который, хотя раз в жизни, выражаясь языком научным, не влопался бы в какую-нибудь историю» (Тэффи).

Философия – это то, о чем думает кто либо. Каждый, у кого обнаружилась хоть одна мысль – философ. А заодно и ученый тоже.

Продолжите сами этот вдохновляющий список.

06.06.2014 г.     «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал...» 

Интересно, задумывался ли кто-нибудь из музыковедов над тем, что в 20-м столетии, после утраты опоры на тонально-ладовые отношения и разрубания связей с «бытовыми» жанрами, из академической музыки пропали как раз эти самые добрые чувства? Музыка перестала говорить о любви и красоте, из нее исчезла эротика, она больше не передает восторга, вызываемого картинами природы; в ней не осталось даже радости движения, которую композиторы прошлого передавали с помощью танцевальных ритмов. Зато режущих ухо звукосочетаний, мрачного колорита, унылого топтания на месте и так называемых «философских раздумий» хоть отбавляй.

Часто приходится слышать, что композиторам зато удалось в полной мере передать в своих произведениях трагическое мироощущение, свойственное человеку 20-го (а теперь уже и 21-го) века. Мысль вроде бы очевидная и даже превратившаяся в штамп, но… верна ли она? Ведь люди, несмотря на все драматические события недавней и текущей истории, не перестали любить, не утратили способность испытывать поэтические чувства и даже быть счастливыми. Иначе говоря, мы не озлобились, не оледенели окончательно и продолжаем быть людьми. Разве функция выражения полнокровной жизни, со всеми ее радостями и печалями, больше не важна для искусства? Попробуйте себе представить Шенберга, говорящего своей музыкой о счастье, Кейджа, передающего напряжение любовного томления, Лахенмана, воспевающего радость общения с природой, Булеза, грустящего в разлуке с чем-то или кем-то любимым. Ну и?

Так, может быть, дело не в каком-то особо обостренном трагическом мироощущении композиторов, а в том, что ничего кроме эмоций страха и отчаяния, рассудочного холода интеллектуальных упражнений и "нарративных практик", такими звуковыми средствами передать невозможно в принципе? Но тогда почему же принято считать, что 20-й век раздвинул рамки музыкального искусства? Ведь он их, наоборот, катастрофически сузил!

24. 08. 2014.     Забавную историю рассказали мне на днях. Один молодой коллега, с которым я знаком лично, хотя и не близко, подался в авангардисты-электронщики и получил французский грант, дающий возможность провести какое-то время на вилле под Парижем, целиком отдавшись творчеству. Грант этот требовалось хотя бы частично отработать, и молодому человеку предложили дать небольшой сольный концерт для любителей музыки, живущих в городке, оказавшем ему гостеприимство. Но играть, предупредили его, придется не на синтезаторе, а на рояле, потому что публика здесь серьезная и консервативная.  

Что ж, надо так надо. В назначенный день юноша вышел на сцену, сел за фортепиано и сыграл несколько своих произведений. Французы вежливо похлопали ему, а потом из зала был задан вопрос: – Парень, а ты можешь что-нибудь русское сыграть? – Что именно? – спросил молодой человек.

– Сыграй-ка "Расцветали яблони и груши"!

Уж не знаю, как справился коллега с шоком, но "Катюшу" все же наиграть сумел, причем публика сразу же подхватила мотив. А на бис ему пришлось исполнить еще и "Подмосковные вечера". Кто-то из расчувствовавшихся messieurs сбегал за гитарой, и вторая часть Марлезонского балета продолжилась к вящему удовольствию партера.

14. 12. 2014.     Если в кругу коллег-композиторов, сопутствующих музыковедов и критиков попробуешь сказать, что новая музыка должна нести в себе красоту, – ты немедленно получишь упрек в потакании низменным вкусам толпы.

Если в присутствии тех же лиц ты ненароком обмолвишься, что считаешь слухи о гибели музыки и «конце времени композиторов» сильным преувеличением, тебя назовут идеалистом, гребущим против Шпенглера и Мартынова.

А ежели ты добавишь, что и тональность в наше время живехонька и «смерть» ее прошла незамеченной для громадного большинства любителей музыки, то и вовсе прослывешь нарушителем общественного спокойствия.

Если намекнешь, что современному композитору нужно знать и уметь все, что умели классики, ты будешь ославлен как дремучий ретроград.

Но только попробуй высказать мнение, что попытки консервации музыки на уровне стилистики 19 века - это утопия! В глазах «почвенников» ты немедленно солидаризируешься с "губителями отечественной культуры". 

А если ты заявишь, что современный музыкальный язык должен быть понятен современникам и что "музыка будущего" никоим образом не отвечает этому принципу, то в глазах «радикалов» окажешься «сатрапом-палачом-душителем свободы» и «Ждановым», готовящим новый 48-й год.

Зато если сообщить тем и другим, что деление музыки на «серьезную» и «легкую» ты считаешь вредной чушью и что реабилитация тесного родства этих двух начал - важнейшее лекарство, которое способно вытащить сочиняемую сегодня академическую музыку из состояния, близкого к коматозному, тогда... тогда «радикалы» наконец объединятся с «почвенниками», чтобы объявить тебя маргиналом, которому в их приличном обществе не место.

Ну, дурдом!